узор

из колонок потрепанных "noone could save me but you"
для тюльпанов не хватит кувшинов и старенькой вазы
ты ладонью по ребрам, чтоб душу потрогать, но чью
я за эту весну и свою-то нащупать не сразу

я сегодня - открытый динамик, шестьсот киловатт
мне хватило бы нескольких слов, чтобы лопнули стекла
дай мне домик улиточный, хрупок и продолговат
чтобы спрятать в нем капельку солнца, пока не поблекло

мы ведем себя в этой казарме совсем как в раю
вместо предосторожностей - кофе, весна, переписки
из колонок "i never dreamed i'd need somebody like you"
перекрой этот путь, пока ясно, что будет неблизким

расскажи

посиди же еще немного, вот так, у стенки,
прижимаясь виском к окну, за которым ливень. 
воздух горек и глух, в нем дозированы оттенки,
все, что нужно, чтоб сразу сделаться несчастливей.
все, что нужно, чтоб сразу вспомнить, что ты - счастливый.

посиди еще, здесь так ждали твоих историй,
если кто-то их ждал, то быть сказочником - не нужно. 
нужно знать, что ты станешь однажды глубоким морем,
тем, что видит, как выглядит кто-то, кто не был южным,
тем, что знает, что каждая устрица ест на ужин

посиди же еще, прижавшись виском к окошку,
расскажи, как живется, когда горизонт спокоен
расскажи, как ты ел этот воздух столовой ложкой,
расскажи, как ты плакал, как падал твой крайний воин,
говори, мы опять залатаем твоих пробоин

посиди еще, время плавит твои саундтреки,
чувствуй ритм их, отведай шумный апрель в горошек,
расскажи, как за балками рельс утекают реки,
как отдельные ноты зудят у тебя под кожей,
расскажи, как прекрасные люди всегда похожи

тишины

максимально обезжиренный мир
минимально обезвреженный шар
что ты новости пускаешь в эфир
не мешай хотя бы мне не мешай

мы рождались уже был передоз
мы росли и не могли больше без
это маленький но страшный гипноз
это суррогат наркотик протез

не дури тебе же нечем стрелять
ты не злой ты не сумеешь войны
вместо этих глупых мыслей опять
сядь все выключи и съешь тишины

Софья

Чтобы прожитый день превращался хотя бы в кофе,
Софья грела его и сушила в цветочной кадке,
и на завтрак без сахара. Да, иногда у Софьи
как у старого чайника, шли без конца осадки,
но она, чтоб смелей, говорила, что все в порядке.

Чтобы прожитый день превращался хотя бы в суши,
Софья клала его в пакет и варила с нори.
Он еще раз учил, что так важно не только слушать,
но и вовремя знать, что и домик ее у моря -
не предел, не венец всему, не сироп от горя.

Каждый прожитый день уходил и не знал о Софье,
мол, мои чемоданы здесь, твой лаптоп в зарядке.
Он, конечно, не мог узнать ничего про кофе,
и, тем более, бриллианты в цветочной кадке.

Софья грела кофейник и знала, что все в порядке.

Диме

этот город промерзших снов оставляет тебя внутри
я опять становлюсь старее, а хотелось бы просто старше
если знать, что за маской - ты, все внезапно не так уж страшно,
если знать, кто ее художник, заполнятся пустыри

теплым чаем из сотни трав, черной кошкой в его трубе,
днем поешь в его кирпичах, вечерами тебя не слышат,
ночью кажется - неживой, а с утра даже будто дышит,
этот город просевших стен забирает тебя себе

глина

Я к тебе никогда не приду ни с какой повинной.
Бесполезным громоздким прощеньем не будешь сыт.
У меня на руке талисман из простейшей глины,
Знак тому, что мы - только куски прошлогодней глины,
Исключая тебя, раз ты создан из бурой тины,
Той, в которой запутался маленький черный кит.

джо о дворцах

Джо, признайся, дружок, у тебя же бывают недели,
Когда ты не находишь себя и работаешь еле,
И на сердце – не ком, так, обрывочки жалкой метели,
И сам смерч – нет, не то чтоб отец, но почти тебе друг?
Ты садишься, садишься, садишься, садишься на мели,
И ни сна, ни тепла, ни строки от того, что вокруг?

Джо, признайся, как верится, гонится, кажется в двадцать,
Что все будет твоим, надо только чуть-чуть постараться,
Что ты сможешь не знать о Дали, не заучивать танцев,
Все равно будешь невероятно, заоблачно крут?
Разожми кулаки, побелели костяшки на пальцах
Тебе видится, видится твой укротительский кнут.

Джо, признайся, ты видишь себя – пусть не в сорок, но в тридцать,
Свято веря, что все, что ты вложишь, воздастся сторицей,
Что ты станешь всесильным и вечным, и сможешь храбриться,
Что ты выполнишь старый отцовский монарший завет?
А отец говорил – вот ты вырастешь, солнышко, в принца,
Но запомни, что хуже дворцов укротителей нет.

из поезда

Жестяная коробочка поезда, старый рюкзак.
Он звонит ей и не дожидается, скинув звонок.
Незнакомым виднее, что что-то с ней слишком не так,
А друзья укоряют, что это ей новый урок.

В старом поезде днем безвозвратно блокируют сеть –
Она рада, что больше не сможет им всем позвонить.
Это чувство свободы, пока ты не начал жалеть,
Это чувство прохлады, пока ты не начал винить.

Снизу скользкий промерзлый асфальт, вовсе не пьедестал.
Это год, что подводит к концу пятый месяц зимы.
Кто там сверху, ну сделай же так, чтоб никто не устал
С хрипотцой перекатывать ртом устаревшее «мы».

письма

Пожелтела брусчатка, людей здесь не видно давно,
Ветхий транспорт, туристов стареющий город не ждет,
Каждый шепот из прошлого тает обрывками нот,
Старожилы не помнят ни солнца, ни собственных снов,

Древний офис почтовый довольно несложно найти,
Но забыли пути, как слепой забывает рассвет,
Здесь не водятся птицы, случайных прохожих здесь нет,
А у местных потеряны карты, дороги, пути,

Белый мраморный пол от закатов и времени сер,
По углам паутины и трещины, полки в пыли,
Среди писем, разбросанных по полу, сны проросли,
Расстояний, несчастий, загадок, неискренних вер…

Ремешки на сандалиях, голубь на левом плече,
Среди вороха писем она поселилась на год,
Перечитывать их миллионами, время не ждет,
Ей никто не задаст этих глупых ненужных «зачем»,

И никто ей не станет дороже почтамта в пыли,
Адресатов забытых отыщет с годами сама,
Только призраки писем ее понемногу с ума,
Но она назовет это ласковым словом «спасли».

удачи

вот зачем опять начала с конца,
это зря: лучше переписать финал
не свернула гор, не спасла лица,
разучилась жить среди острых скал

ты ведь не прозаик-корреспондент, 
из горячих точек течет вода
как ни кушай грязь, ни равняй акцент, 
твоя воля – хлипка и нетверда

вот с собой такой и придется жить – 
не читать комментов, не жечь свечей,
и позволить слабости штопать нить
из иссиня-черных твоих ночей:

жизнестойкости мачтам и парусам,
пусть штурвал – кремень или малахит,
и, раз он узнал себя в каждом сам,
перестань писать про него стихи.