скорее

допустим, все эти лодки резко снимутся с якоря и уплывут
допустим, мы с ними тоже, легкие и воздушные на подъём
не обнаружится ни царапин, ни смертности – лишь на дверях кают
инициалы: теперь здесь дом

и ты сидишь будто сразу над – собой и прошлым, вода и штиль,
сидишь и пишешь, и мне по нраву и слог твой точный, и выбор тем, 
как будто ящики на чердаке больше не собирают песок и пыль, 
как будто ты не гоним никем

допустим, все, что мы обещали, не помещалось в дверной проём, 
и сами тоже не помещались – ни в мегаполисы, ни в плечо
кому-то теплому чтоб уткнуться. а значит, время пришло, пойдём, 
пойдём за парусом и ключом

во имя песен, что мы напишем, во имя книг, что о нас сожгут, 
давай скорее, пока никто из нас не передумал лететь на свет
допустим, все эти лодки резко снимутся с якоря и уплывут, 
и мы увидим, что дна в них – нет

сначала – взлет

мне был выдан серьезный кредит доверия. чем теперь отдавать?
непосильный, казалось бы, лизинг или заем:
я ценю, говорит, твое мнение. это как будто "бери и трать",
и потом разберешься, зачем тебе этот ком

этот важный и ценный кредит выдавался словами. в нем много слов.
только хватит ли мне их на годы, весомых букв?
пусть хотя бы до следующей осени, или до завтра... поверх очков
на меня смотрит тот, кто не спустит мне слабость с рук

за любые сомнения выше кредитная ставка. отставить шум.
не столь важно уметь приземляться, сначала – взлет
я закрыла глаза и кивнула. я обещаю, что напишу,
и пусть все, что должно сбываться, произойдет

давай вернемся

задний двор позабытого амфитеатра и старого шапито
жестяные таблички давно заржавели в навечно закрытом тире
мы здесь взглядом упремся в куски заколоченных ставен, мы тут никто,
мы — всего лишь туристы в заброшенном богом мире

если следовать точно за поездом, старые рельсы уйдут в тупик,
но тупик зарастет бурной зеленью, если прогноз обещает ливень
обернись, обернись, обернись, возвращайся назад, игнорируй крик, 
вспоминай поскорее, что значило быть счастливым

эти бороды северных викингов пусть развеваются на ветру, 
даже здесь, в миллионнике, есть одиночеству место, когда ты вечен
если выживем к новому лету, допустим, и к следующему утру,
почему бы нам не созвониться о новой встрече

гори

у меня слишком много вопросов, но те, кто ответит на них – мертвы
а хотелось бы слышать ответы, иначе фантазия – как трава:
если ты поливаешь исправно, то все будет зелено от травы,
но гарантий не дали, что будешь всегда права

слишком часто от скуки приходится вновь переписывать все самой,
и вопросы опять переписывать, чтобы устроил на них ответ
и, от имени тех заблудившихся, что никогда не придут домой,
делать вид, что ты тоже не помнишь, что дома – нет

разве где-то есть пункт назначения, разве есть смысл или медаль,
или, может, секретная кнопка, и чтоб аккуратно нажать "повтор",
или кто-то из нас научился так жить, чтобы искренне и не жаль,
чтоб хотя бы себя мы могли разглядеть в упор?

если время опять не пройдет незамеченным, сыщики и писцы
для истории будут исследовать тех, кто в ярчайший попал костер
кто сгорает за дело, весьма вероятно, безумцы или глупцы,
но однажды о них будут в школах учить на спор

social call

не совершай ошибку – не выходи из подъезда в ночь
без паспорта и ID карты (иначе тебе не продадут вина)
без защитной маски (иначе не впустят в магазин или троллейбус)
без вакцинационного сертификата (не посетить концерт и клуб)
без ключей от дома (иначе куда возвращаться, и где вообще дом)
без ружья или баллончика с лаком для волос (так спокойнее)
без юридического разрешения находиться на улицах этого города

без совести и без сердца можно. справишься и так.

в эфире поспорив с радиослушателем, который брызжет слюной и называет вакцинацию принудительной эвтаназией, за эфиром поспорив с самим собой, вот уже почти полтора года ежедневно писавшим слово covid для публикации, пожелав протестовать против чего-нибудь, как будто ты можешь этим самым хоть что-нибудь изменить, как битники однажды завещали, начать следующее предложение сразу с запятой.

пока обдумывают, почему так вышло, сбежать, перейти дорогу
отправиться к другу, подняться на балкон 12 этажа
наблюдать, как тебя совершенно живого поливает дождем
слушать, как расстояние учит искусству перспективы
смотреть на грозу
обсуждать счастье
кратковременно починиться, пусть хватит на подольше

если это и есть все счастье, что мне отведено сегодня, на этой неделе, в этом месяце, этим летом

спасибо, беру

Ру

Ру выходит покурить, чтоб вернуться через год
кто-то перерезал нить, на которой был налет
опостылевших обид, не свершенных перспектив
он спокоен и небрит, и устойчив, как штатив

Ру выходит навсегда. сколько можно этих зим
если на обед – скандал, то, пожалуйста, не с ним
сколько можно исчезать, будто все вокруг – коты
как еще им доказать, что несложно быть простым

где-то на его столе остается документ
о постылом ремесле, неизбежный элемент:
сквозь открытое окно ветер разберется всласть
с тем, чему обречено было без вести пропасть

может, среди них – и Ру: что еще он здесь забыл
он пытался подобру, только не хватило сил
зажигалка и ключи, паспорт, шапка и табак:
Ру совсем неизлечим, не смирившийся дурак

назло

выберись из скорлупки, смотри поверх:
там не устойчивый камень, а хрупкий наст
если ты не сумеешь счастливей всех,
может, сумеешь хотя бы счастливей нас

все, что осталось от веры в себя — слова.
ими ты не укроешься по ночам.
робкий и начинающийся у рва,
не доверяй ни стихиям, ни палачам

скажешь, совсем колючий и шерстяной,
что на большие сны не осталось сил
август мой неприкаянный, ветер мой,
как же ты выдержишь всех, кто тебя бесил

если совсем увязнешь в большом снегу,
где-нибудь обязательно есть излом
выучив для приличия «не могу»,
выучись осторожно мечтать назло

назад

выезжает – весь камень, кремень и жгут,
остриём себе психику иступив,
из тумана свивает упругий кнут –
подгонять своих демонов, старый скиф,
оседлать своих дьяволов, выжечь ран
и декабрьским туманом намазать швы
хорошо, что опять провалился план,
и увы

глубоко в подсознании он истёк
остывающей плесенью внутрь зимы
не пришли ещё демоны выжечь впрок
на щитах его меди и полутьмы
не пришли продырявить его броню –
срок ещё не настал отдавать долги,
так что он приближает лицо к огню:
"помоги"

и огонь переплавит его металл
в уязвимую кожу и пластилин –
недоступные замки, что он искал,
превратились в обломки пустых руин
обращаясь в податливую слюду
с отпечатками грубых больших подошв,
он останется хрупок совсем, как дух,
и хорош

Тому, папе, и остальным

что вы пришли мне рассказать, 
и от чего предостеречь?
я – только выцветшая треснувшая печь:
зачем-то выжила в дыму, 
и донесла до тридцати
непроходящее желание спасти

и вот поэтому ко мне
обычно затемно, в ночи, 
приходят те, кто днем пытается учить,
и те, кто знает лучше всех, 
как насмехаться и бросать – 
таких особенно приходится спасать.

зачем вы снитесь, но не мне, 
чтоб передать, что я должна
продолжить все, чему ни края, ни окна?
зачем мне нужно обещать, 
что я смогу, что и в аду
я никогда не оступлюсь, не упаду?

и рваный синий чемодан, 
и ворох писем, и блокнот,
и неприкаянные стопки старых нот – 
вот все, что остается мне, 
что вы оставили, когда 
там кто-то сверху перерезал провода

и я пытаюсь: обнимать
живых, не ранить сгоряча, – 
и это легче, чем поддаться и скучать, 
но, если кто-нибудь из вас
нас сможет к свету провести,
нам будет несколько спокойнее в пути 

for M

ты закусываешь губу, потому, что страшно.

неуверенность тебя невероятно красит.

как воздвигшему флаг на вершине, уже неважно,
кто сошел по пути, кто остался внизу на трассе,

чьи промокшие кеды травой поросли, и, кроме
истончавшей осоки, нет больше иных волокон
разнотравьем пропитанный, мерно стучит хронометр –
он из искренних снов твоих тонко остался соткан

он из искренних слов твоих соткан, из чистой веры
в то, что делу большому звучать громогласно, звонко,
я поэтому здесь, перед делом твоим, и перед
этой верой твоей, запечатывать в кинопленку

мне свои узнаются из жестких морщин надбровных,
из упрямых костяшек, доверие и решимость

я прилежно училась спокойно дышать и ровно,
и теперь покажу тебе силу и уязвимость