до следующей жизни

слишком тонко, чтобы писать об этом — волосы пахнут сном
слишком остро, чтобы об этом думать — рядом стакан воды
я же знала тебя, я уверена в этом, ты был со мной знаком,
мы в какой-то из жизней до этого вместе придумывали ады

нам в какой-то из жизней до этого было так весело знать, что край
замечательной нашей галактики так истончал, что ты пальцем ткни —
и пойдешь по осколкам вселенной, как маленький искренний самурай,
и песок под твоими ногами осветят стареющие огни

низкий августовский туман застелил наши окна, твои зрачки,
я уроки твои про внезапность, клянусь, непременно учила до,
нам в какой-то из следующих жизней не хватит диоптрий, бери очки
и готовься копить в них развалины нам не доставшихся городов

обещаю, мы встретимся снова, не может же это исчезнуть так,
мы обязаны встретиться, чтобы исправить все то, что нельзя чинить,
если ты так искал вдохновения, вот он, пожалуйста, лучший знак,
мы должны отыскать как-то способ друг друга запомнить и сохранить,

чтобы после в какой-нибудь жизни случайно попасть в неприметный бар,
познакомиться заново, пусть общий друг незаметно найдет предлог,
загадай, чтобы там, за чертой, наконец нам достался крутейший дар —
чтобы мы одинаково помнили, знали и верили в диалог

пока

злостью безмерной снедаемый изнутри,
я выхожу считать, начиная с "три"
августом выкрашен вереск, цветы, трава,
я научился помнить твои слова

ты замечательный мне показал пример —
помнить, что космос красочен, а не сер,
краски, цвета, деревья и облака
ты выходи считать и начни с "пока"

я еще ни о чем тебя не просил —
на предстоящие подвиги дай мне сил
все, что случается с нами, всего лишь путь —
может, пересечемся когда-нибудь

внезапно

Волшебник сказал "не заклеивай раны — так заживут скорей"
я дую на них теплым воздухом, значит, планирую быть жива
изжечь в себе тонны прописанных истин, отмыться от якорей
и верить Волшебнику, раз я сама по себе не всегда права

"послушай, послушай, послушай" — слова, повторяясь, теряют смысл
"прощайте, прощайте, прощайте" — как будто отскакивая от дна
как жалко, что мне не достался хотя бы исписанный смятый лист,
в котором детально бы значилось, в чем же конкретно моя вина

Волшебник так шутит про сцену и смерть, что становится несмешно,
но легче теперь перестать свято верить в ответы на свой вопрос
"неважно, неважно, неважно" — слова, повторяясь, идут на дно,
и это так страшно, что я перестала бояться, что все всерьез

"не стоит, не стоит, не стоит" — ложится, как пластырь, на рваный край,
и я отдираю. спасибо, что ты научил меня быть сильней
я — долбаный воин теперь. но ты гладь мои волосы и играй,
и я постараюсь пунцовой сентябрьской ночью дышать ровней

"внезапно, внезапно, внезапно, внезапно" — вот видишь, твои следы
поблекнут, совсем обесцветятся, если никто их не повторит,
поэтому я буду петь теперь, жить теперь, знать, поливать сады,
сады будут невероятно красивы. ты сверху теперь смотри.

звонок

вымывает всю эту боль из тебя коротким одним звонком.
бесконечные безграничные годы боли.
тот, кто был хоть однажды близок тебе, немного с тобой знаком,
догадается, отчего ты сменял пароли

про такое не говорят совсем, о таком не напишут строк,
о таком только лгут, бессонные, бьют посуду,
а теперь вот, пожалуйста, выдохни, короткий один звонок — 
и, как в детстве, "прости меня, я больше так не буду"

кто годами растил неверие, неожиданно просит счет —
ты для счета такого никак не находишь чисел,
ты мечтал, после сомневался, и так по кругу который год,
и уж точно не ждал звонка в этой куче писем,

а когда наконец звонят, резко понимаешь, что изнутри
вместо боли теперь в дырах светится тусклый воздух,
и от этого ты легчаешь, усталый, и, что б ты ни говорил,
в титрах к каждому слову подписано слово "поздно"

расти

я говорю — расти! он говорит — я еще так молод,
я подрасту, но пока все погрешности допустимы
голод, он говорит, бесконечный бездонный голод
только по тем вещам, что в реальности ощутимы,
дерзки, необратимы

я говорю — расти! это ведь не о том, что мальчик,
это о том, что всем нам хотелось бы стать сильнее,
с твердым металлом работать опасно, не место фальши,
слабости, невниманию и желанию стать взрослее,
это такой конвейер

он говорит — послушай, но я богат — у меня есть время,
множество времени, чтобы из странной реальности плавить ноты,
я никуда не спешу в этой выверенной системе,
до тошноты предсказуемой, словно заранее строил кто-то
выводы и расчеты

он говорит — спасибо тебе, но и ты обещай мне помнить:
все, что тебя печалит, на самом деле не так уж плохо,
если твой мир неожиданно ощущается монохромным,
ты перестань осторожничать, сетовать, вовремя ждать подвоха —  
просто живи до вдоха

так, к четырем утра, остаемся на том, с чего начинали:
он говорит — остынь; я решаю, что вырасти нужно миру,
путь все равно прекрасен, неважно, что в странном его финале
трижды теряешь карты, прозрения, правила, ориентиры,
как ты ни репетируй

кристиан

в дом где родился кристиан снова заказывают гардины
молятся вечерами мол братья и сестры мы все едины
больше не запирают замков не боятся замочных скважин
и по утрам раз в три месяца вместе звонят ему «ты нам важен»

он приезжает туда и не может назвать это больше домом
после вернувшись к себе забывается сном запивает ромом
раньше не верил в приметы но видимо право шестое чувство
все что достаточно знать о галактике — в ней бесконечно пусто

в доме где кристиан вырос теперь чисто вымыто пахнет лугом
каждый его обитатель старается стать настоящим другом
это звучит даже искренне надо бы радоваться за встречи
время же лечит не так ли он думает правда же время лечит

снова проходит полгода он пробует выбраться это сложно
но обещал же и едет и только колючий сидит под кожей
огненный шар что мешает уже полчаса постучаться в двери
«я так спешил сюда знаешь» — «конечно же милый спешил я верю»

кристиан думает ладно я все это выдержу я уверен
гладит свой огненный шар выдыхает стареет стучится в двери

играть

наслаждайся моментом. пробуй его на вкус,
перекатывай между зубами, как острый шар
кто сидит, дожидаясь ветра, тот подлый трус,
как в безветрие парус поднять — тут особый дар

ты был прав, говоря: кто думает наперед,
кто старается стать точней, не отбросив тень,
тот планирует и играет, но не живет,
и не чувствует вкуса, бесстрашие и кремень

кто оттачивает искусство играть, как бог,
но не может — рука на пульсе — закрыть глаза,
и оправдывается, что вот он, сейчас не смог,
но уж завтра, конечно, сможет, войдет в азарт,

уведи его за руку, стукни и расскажи,
что такое любить, не прося ничего взамен,
что, пока закрывает глаза, исступленно жив,
что он сам — и посредник, и сцена, и инструмент,

будешь с ним разговаривать — вот что еще добавь:
это вовсе не страшно, что выжег в себе дыру,
расскажи же, на что способна его труба,
если сам он способен верить в свою игру

навсегда

напиши сценарий двенадцати ярких дней
с глубоко проникающей музыкой в плейлисте,
нескончаемой горной дорогою, а на ней
выдыхаешь и забываешь о суете

умываясь историей, песнями и вином,
глубоко в чемодан запрятав далекий спор,
успеваешь подумать только об основном:
как хотелось бы жить у подножия диких гор

научившись без прищура видеть, дышать ровней,
разобрать слово "дружба" на множество составных,
на минуту хотя бы поверить, что стал умней,
изучить эти мудрые песни и помнить их,

остро чувствуя вкус, простые найти слова —
и исчезнет необходимость тяжелых слов,
если даже закончится чем-то твоя глава —
это будет любовь, tā ir mīlestība, that's love,

растворяя в вине болезни и суету,
как сквозь горные перевалы течет вода,
теплым солнечным светом, заполнившим пустоту,
получить предложение остаться здесь навсегда

понедельник

смотри, не выплесни наружу:
в горячей кружке понедельник,
вино и мед, декабрь и стужу
своей щетиной двухнедельной

стреляют печки, крутит серость
свои истлевшие винилы,
тепла вовнутрь бы хотелось,
но там метель сопит в затылок

своим большим укутай шарфом
тоску из серого гранита
в желудке платяного шкафа
найди иллюзий перешитых

достань, надень, сиди, готовься:
я прорасту сквозь лед и крышу
не хмурься и не беспокойся,
ты обязательно услышишь

исчезни

приезжаешь в свой личный рай и привозишь с собой себя.
не заткнуть миллионов мнений, не научиться
швы, поросшие твердой наледью, мысленно теребя,
догадаться, что безуспешно вот так лечиться.

приплываешь в какой-то порт и привозишь себя с собой —
основательно упакованного в клеенку,
и прекрасный твой план затеряться дает аварийный сбой,
и тебя сразу увековечивает на пленку

а попробовать ничего в чемодан свой большой не класть —
ни вопросов, ни геотэгов, ни кинокамер
чуть сойти с корабля, улыбнуться, зажмуриться — и пропасть,
и смотреть, как весь мир улыбнулся тебе и замер

снять и выбросить все часы, наблюдать, как они плывут,
обрастая вокруг кораллами и планктоном,
обернуться на звук стрельбы — и смотреть в честь себя салют
в этом городе, остывающем, многотонном,

открывая глаза и рот, и нараспашку себя всего,
принимать частоту сигнала большой антенной,
замереть, ощущать, как внутрь тебя капает вещество,
выплавляя тебя незапертым, совершенным

сесть, зарыться в песок, кричать, как большой деревянный бог,
о любви своей к человечеству и маршрутам,
а потом осознать, что пробовал, верил в себя — и смог
затеряться и стать счастливее на минуту