историку

хрупко совсем, говорит арина,
был человек – и нету
если ты что-то считаешь длинным —
жизнь, например, и лето, —
то не считай его в вечеринках,
унциях, килогерцах,
лучше присядь, расскажи об инках,
перепрослушай сердце

странно, но я ведь предупреждала —
все ведь предупреждали
слезы арины смешались с алым
терпким сухим в бокале
мы все никак не привыкнем к смерти,
не приготовим песен,
чтобы на полупустом концерте
мир оказался тесен

за поседевшими встали краски,
за молодыми — боги
тем и другим предстоят развязки
на окружной дороге
если б историки говорили
о непростом финале,
мы бы, считает Арина, были.
мы бы не проиграли.

остров вскрывает наживо, режет характер леской
не доезжая до цели, еще на подъезде дерзко
ну, говорит, привет, здесь большая вода и сосны
ты наконец приехал — теперь не поздно

в церковь приди писать, а на берег приди молиться
позже придешь к себе, а пока приходи напиться
если придумал бог тебя сыном своим и братом,
то на колени падать — пустая трата

церковь твоя — большой и смотрящий на воду камень
гимны твои поются животными и ветрами
старые души не приручаемые другими
если тебя здесь ждали, тебе есть имя

коллекционер

он по утрам заходит в церковь просто сказать “спасибо”
после “спасибо” обычно сразу заканчиваются слова
есть за что быть благодарным: за простыни, что хрустят до скрипа,
и за лимонный рожок – заверните два

серый пиджак отглажен – нет-нет, он сам, здесь не место леди,
мама учила варить даже суп из остатков больших костей
лофт содержать в порядке и знать о музыке и балете.
сам он учился историям всех мастей.

часть из его историй обычно оригинально звали,
часть просыпалась позже него – колготки, бюстье, пуэр,
каждая ожидала особенных жестов, больших биеннале,
но ни одну не ждал коллекционер

самая яркая бабочка, недостижимая орхидея,
только вчера согласилась на кофе, представь себе, продавец
нетерпеливо – эспрессо с лимоном, покрепче и поскорее, –
и пару пряников – господи, наконец

бери клей

на календарике в комнате – тридцать пять:
милая девочка, кем же ты хочешь стать?
в наш – непонятно, счастливый ли – новый век
ты получаешься что же за человек?

мы наконец научились красиво жить:
вешаем в ухо серьгу, на запястье – нить
милый мальчишка в двенадцать и в пятьдесят,
что тебя за способности воскресят?

в шесть было ясно: спортсмен и великий маг,
первооткроешь рентген и архипелаг
кто ты теперь, где твой космос, каков твой рост,
где твои важные книжки про свет от звезд?

встретив в подъезде ребенка своих друзей,
что направляется в офис или музей,
ты ему обязательно расскажи:
вы еще склеите стекла и витражи

разные государства

я тоже король, привет.
других государств немало.
и ты королевой стала,
но, раз уж сняла берет:

блины запекаем здесь,
вот щеточка для винила,
и все, что сегодня было –
гордыня твоя и спесь

ты это теперь оставь.
еще раз о коврик ноги:
никто никогда не боги,
поэтому дальше – вплавь

я тоже приплыл сюда.
мне тоже далось непросто.
мой парусник – из компоста,
а мускулы – из труда

присядь теперь, раз пришла,
и спрячь дорогую визу.
великое видно снизу,
и в окна, не в зеркала

осеннее

небо планирует вылить на нас, что не вылилось за сезон
я выбираюсь из дома и, как за ширму, за горизонт,
вытянувшись, заглядываю: что у осени на уме,
что включено в ежегодный абонемент?

квоты на дождь — понятно; на этот раз по талонам свет;
живопись безвозмездно, ведь осень — заправский искусствовед,
критики будут всуе ссылаться на климтов или моне:
пусть пару листьев клена оставят мне

мы будем чай заваривать, мяту высушим над окном
и загадаем, чтобы война опять оказалась сном
тот, кто проснется первым, услышит осень и полутьму:
не открывай, иди ко мне, обниму

обнимаю

сценарист был талантлив. почти все учел на бегу
спецэффекты учел, срежиссировал из-под ключицы
вылетающее где-то за полночь к четвергу:
«все нормально, малыш, ничего с тобой не случится»

режиссер, утвердивший сценарий, решил: ну и пусть,
пусть им дело до платьев, и танцев, и ворох пластинок
не пылится на полке, и песни учить наизусть,
и закаты, и спелые манго, и лес на картинке

внуки света придут, чтобы гладить нас по голове
и чинить этот мир, разобрав его на килогерцы
это — чудная жизнь. заверните, пожалуйста, две,
будем жить их и слушать, как свет отражается в сердце

открывай

говорит «где твоя граница, пожалуйста, ты проверь»
говорит «я насколько крепко ногами на ней стою?»
я закрыла решетками окна, когда мне ломали дверь,
и теперь я стучу в твою

я не знаю, что будет за дверью, и ты мне не отвечай,
будет здорово, если откроешь, растопишь меня и печь
как мой друг говорит: иногда заварить бы людей, как чай
добавляю: и уберечь

если сложно даются фейд-ауты, то нужен другой финал
или вовсе не нужно финала – с закрытыми, наугад
в эпицентре стремительной бури среди монолитных скал
никогда 
не пойдем 
назад

чистый лист

разреши это в чью-нибудь пользу. допустим, в мою.
разрешу себе быть ниоткуда и стать никем.
потому, что никто — это в чистую колею,
это — смоет январским дождем должностей и схем

это — лучшая из наград, это — чистый лист,
и посмотрим, с кем нам не окажется по пути.
и давай этажи посчитаем не вверх, а вниз,
чтобы было несложно друг к другу по ним пройти

сохрани своих добрых слов, и по одному
доставай, чтоб согреться, пусть будет январь теплей
вдруг кому-нибудь не помешает развеять тьму
в ожидании новых препятствий и февралей

i am more

я — больше, чем страшно, чем ветрено, i am more
как новую мантру, внимательно запиши
читай, когда сердце — как гулкий пустынный двор, 
в котором — ни вдохновения, ни души

ты — больше, чем страшно, чем кажется самому.
смотри, как в честь этого выпал пушистый снег,
как тонко дороги укутали в перламутр,
плейлист подобрав из затерянных фонотек

мы — больше, чем “тесно”, чем “незачем”, чем “потом”,
чем все, кто навязывал сети и зеркала
смотри, как пылятся рекорды. бери пальто,
иди доставать свою искренность из чехла