ось

я буду носить внутри себя — ось
она будет выжигать во мне — «не спеши»
и если мне разогнаться опять пришлось,
она мне напомнит, чего я себя лишил

я буду носить внутри себя — свет
ты этому меня тщательно научи
однажды сквозь миллион световых лет
останусь один в июльской своей ночи,

и ночь эта будет веточкой на песке,
рисованной до ближайшего из ветров,
и сущность твоя — песчинки на сквозняке,
подуй посильней на пепел, и будь здоров

я буду носить внутри себя — ось,
пожалуйста, ты мне напоминай о ней
оказывается, дело не в том, что врозь — 
единственный верный способ дышать ровней,

а в том, кем ты станешь наедине с собой,
и в том, кем ты не окажешься вопреки.
и помнить, что ты — прекрасен, когда любой,
и к солнцу твои протянуты две руки

я буду носить внутри себя — свет,
ведь там все равно все выгорело дотла
у выжженной тусклой пустоши нет примет,
и можно отстроить заново купола,

и можно отстроить заново все, что врозь
мы строили, утирая с ладоней грязь
я буду носить внутри себя — ось,
а ты ее в цвет, пожалуйста, разукрась

Давид

Давид говорит много лишнего — быстро заканчиваются слова
вот если б слова были песо, то он бы копил их на черный день
остатки приморского солнца, под вечер мерцающего едва,
щербатую кружку сангрии опять вынуждают отбросить тень

напротив Давида сидит собеседник, обшарпан и бородат,
Давиду опять снилось небо — и он собеседнику говорит:
вот если бы я был пилотом, то я бы, клянусь тебе, никогда
не смог бы спокойно смотреть, как до новой чернеет закат зари

катал бы над морем туристов, смотрящих на всё через объектив,
потом возвращался к жене и смотрел, как гордится, и как поёт
и после, на твердой земле, прислонившись к закату и загрустив,
смотрел бы, как край уходящего солнца сжигает опять старьё

«давай, возвращайся к жене, ты совсем уже пьян, ну какой пилот,
иди, почини ей калитку, я выменял гвозди, возьми моих»
колючий большой собеседник кувшином сангрии полощет рот,
«ну где же тут станешь пилотом, когда ты — обычный усталый псих»

Давид шумно ставит на стол недопитую кружку, пролив вино
слова на сегодня закончились, солнце закатывается в туман
он знает, что всё предначертано и бесполезно, и всё равно
всю ночь ему снится штурвал, полотно горизонта и океан

сентябрь

сентябрь огромных открыл историй —
теперь их хватит мне наперед
накрыться пледом, забыть о море,
лежать и думать, что это — взлет
довольно грубо заткнувший лето,
он так и требует — привыкай
упрятать солнце, забыть об этом, 
лежать и думать, что это — край

из окон ливень горизонтален
и утро вмято, как поролон
из карандашных набросков спален
почти возможно потрогать сон
в пергамент тусклой пустой квартиры
мы тонко вклеены загодя
почти возможно потрогать дыры
от одиночества и дождя

случайно кем-то заклеить эти
пустые дырищи, рваный край,
при каждой брошенной сигарете
себе поклявшись «не привыкай»,
заклеить всеми «спокойной ночи»
и всеми «все будет хорошо»:
они затянутся, если хочешь, 
тут время — опытный ретушер

не доверяешь, боишься; клеишь
поверх неверия «сладких снов»
развесив слезы на батарее,
теперь вообще ко всему готов:
читать фантастику, science fiction,
налив в бокал ароматный сок
и примиряться с такой возникшей
идеей осень пустить в висок

поверх еще одной клея пластырь
из привыкания к чудесам,
ты происходишь из этой касты —
раскрасить серость сумеешь сам,
напоминая, что мы в ответе
за тех, кто тонок и уязвим,
оставим память о прошлом лете,
как будто дождь не придет за ним

прозрачно

город прошитый кружевом — хрупкое ремесло
как назовем того кто изысканно нитки ткал?
звук хрустящего инея — колотое стекло
он говорит я искал тебя он говорит искал

он говорит я искал тебя чтобы сказать что ты
стала совсем прозрачной и мир просвечивает насквозь
правила себе выдумала гляди-ка и так просты
я не могу поверить как это просто тебе далось

чувствую над затылком твоим как тянет тебя на дно
хрупкость моя отчаяние как тянет тебя назад
ты говорит не бойся ведь я растил же тебя давно
вырастил смелой сильной не отводящей свои глаза

ты говорит не бойся о том кто смотрит в тебя звонит
будет у вас все здорово я не знаю зачем он так
гром над затылком виснет размашисто режет меня манит
я же тебе не враг говорит послушай ведь я не враг

я становлюсь прозрачной когда он смотрит через меня
видит такое в чем я не признавалась себе самой
я ему исповедуюсь а в обмен не проходит дня
чтобы он не рассказывал мне как скоро придет домой

свет

я однажды стояла у края — в моей голове прозвучал ответ
на вопросы, что я не успела задать никакому большому богу,
будто вбили в сплетение гвоздик, сказали мне «следуй туда, где свет»,
будто врезали в сердце отверстие, выдали «следуй за тем, кто свет»,
если быстро не выйдет идти, поднимайся и двигайся понемногу

я иду, я иду, каждый шаг отдается сквозным и приносит боль
я иду, я иду, этот голос, во мне прозвучавший, давно оставил
даже если приходится биться без правил, ладони стирая в ноль,
даже если я втоптана в мир и из колотых ран вытекает соль,
я иду и молюсь, чтобы кто-нибудь каждый мой шаг как-нибудь исправил

как однажды у края стоявшей, кому-нибудь хочется дать совет:
обнимайтесь почаще, и пусть этот маленький праздник войдет в обычай,
закрывая глаза, выдыхая и плача, идите туда, где свет
открывая забытые двери наружу, идите за тем, кто свет,
и окажетесь словно прозрачен, измучен, но сам себе симпатичен

кроме музыки

вот вокруг тебя ярко взрывается космос, и ты стоишь посреди,
и ни сдвинуться, ни дышать не выходит с дырищей такой в груди
ты стоишь посреди всего этого, мир в slow motion, вокруг война,
ну а ты в нее влип, и не выбраться, и расстановка всего одна

вот опять положение сил неравно: ты в центре, а их орда,
не отмоешься больше, не оправдаешься, знал же, придет беда,
тихий страх равномерно сменяется ужасом, мерно стучит внутри
осознание, что ты не выстоишь целым, смотри на себя, смотри

а потом он берется откуда-нибудь, говорит тебе — подожди,
ну и что, что ты, падая, по уши влип, ну, допустим, дыра в груди,
я сыграю тебе своей музыки, плачь в нее, все будет хорошо
собирал для тебя этих нот по галактике, кажется, что нашел

говорит — я не знаю другого сценария, выживем, устоим,
ты потерянный и обожженный сквозь всю эту бездну идешь за ним,
больше нет ничего, кроме музыки, не во что верить, стирая сны,
хоть исчезни совсем, никому нету дела до этой твоей войны

ты, изломанный, перебираешься через, и веришь, что не умрешь,
и неважно, кого ты теряешь при этом, какую ты слышишь ложь,
он играет тебе «это пропасть и бездна, но тут без тебя никак»,
и поэтому ты встаешь, шатаясь, и делаешь первый шаг

до следующей жизни

слишком тонко, чтобы писать об этом — волосы пахнут сном
слишком остро, чтобы об этом думать — рядом стакан воды
я же знала тебя, я уверена в этом, ты был со мной знаком,
мы в какой-то из жизней до этого вместе придумывали ады

нам в какой-то из жизней до этого было так весело знать, что край
замечательной нашей галактики так истончал, что ты пальцем ткни —
и пойдешь по осколкам вселенной, как маленький искренний самурай,
и песок под твоими ногами осветят стареющие огни

низкий августовский туман застелил наши окна, твои зрачки,
я уроки твои про внезапность, клянусь, непременно учила до,
нам в какой-то из следующих жизней не хватит диоптрий, бери очки
и готовься копить в них развалины нам не доставшихся городов

обещаю, мы встретимся снова, не может же это исчезнуть так,
мы обязаны встретиться, чтобы исправить все то, что нельзя чинить,
если ты так искал вдохновения, вот он, пожалуйста, лучший знак,
мы должны отыскать как-то способ друг друга запомнить и сохранить,

чтобы после в какой-нибудь жизни случайно попасть в неприметный бар,
познакомиться заново, пусть общий друг незаметно найдет предлог,
загадай, чтобы там, за чертой, наконец нам достался крутейший дар —
чтобы мы одинаково помнили, знали и верили в диалог

пока

злостью безмерной снедаемый изнутри,
я выхожу считать, начиная с "три"
августом выкрашен вереск, цветы, трава,
я научился помнить твои слова

ты замечательный мне показал пример —
помнить, что космос красочен, а не сер,
краски, цвета, деревья и облака
ты выходи считать и начни с "пока"

я еще ни о чем тебя не просил —
на предстоящие подвиги дай мне сил
все, что случается с нами, всего лишь путь —
может, пересечемся когда-нибудь

внезапно

Волшебник сказал "не заклеивай раны — так заживут скорей"
я дую на них теплым воздухом, значит, планирую быть жива
изжечь в себе тонны прописанных истин, отмыться от якорей
и верить Волшебнику, раз я сама по себе не всегда права

"послушай, послушай, послушай" — слова, повторяясь, теряют смысл
"прощайте, прощайте, прощайте" — как будто отскакивая от дна
как жалко, что мне не достался хотя бы исписанный смятый лист,
в котором детально бы значилось, в чем же конкретно моя вина

Волшебник так шутит про сцену и смерть, что становится несмешно,
но легче теперь перестать свято верить в ответы на свой вопрос
"неважно, неважно, неважно" — слова, повторяясь, идут на дно,
и это так страшно, что я перестала бояться, что все всерьез

"не стоит, не стоит, не стоит" — ложится, как пластырь, на рваный край,
и я отдираю. спасибо, что ты научил меня быть сильней
я — долбаный воин теперь. но ты гладь мои волосы и играй,
и я постараюсь пунцовой сентябрьской ночью дышать ровней

"внезапно, внезапно, внезапно, внезапно" — вот видишь, твои следы
поблекнут, совсем обесцветятся, если никто их не повторит,
поэтому я буду петь теперь, жить теперь, знать, поливать сады,
сады будут невероятно красивы. ты сверху теперь смотри.

звонок

вымывает всю эту боль из тебя коротким одним звонком.
бесконечные безграничные годы боли.
тот, кто был хоть однажды близок тебе, немного с тобой знаком,
догадается, отчего ты сменял пароли

про такое не говорят совсем, о таком не напишут строк,
о таком только лгут, бессонные, бьют посуду,
а теперь вот, пожалуйста, выдохни, короткий один звонок — 
и, как в детстве, "прости меня, я больше так не буду"

кто годами растил неверие, неожиданно просит счет —
ты для счета такого никак не находишь чисел,
ты мечтал, после сомневался, и так по кругу который год,
и уж точно не ждал звонка в этой куче писем,

а когда наконец звонят, резко понимаешь, что изнутри
вместо боли теперь в дырах светится тусклый воздух,
и от этого ты легчаешь, усталый, и, что б ты ни говорил,
в титрах к каждому слову подписано слово "поздно"